ВОЙНА. ЭВАКУАЦИЯ
           
  22 июня 1941 года в воскресенье с утра была чудная погода, День,
теплый  - солнце. Меня послали с бабушкой, которая после инсульта
не могла говорить, в парк. Я надела новое розовое платье,  взяла
большой мяч  и мы отправились. Когда вернулись, в дома все были
в горе. Мне сказали - война! В первый момент мне стало даже
интересно, это что-то новенькое, потом я увидела мамино совсем
расстроенное лицо и поняла, что это большое всеобщее несчастье.
   Началась эвакуация населения. У нас дома решался вопрос: посы-
лать ли меня одну или ехать куда-нибудь с мамой и тетей Лялей. Папа
оставался, так как был военнообязанным. Тетя Валя и Лидия остава-
лись с больной бабушкой.
   Начались воздушные тревоги, я с мамой выходила на дежурство к
воротам с маленьким противогазом. Во дворе жильцы копали траншеи,
мы заклеивали окна полосками бумаги. Где-то далеко громыхала ка-
нонада, соседи говорили, что это наши отгоняют немцев.
   Из-за нерешительности родителей мы выехали с одним из послед-
них эшелонов из Пушкина. У станции Мга немцы бомбили каждую
ночь проходящие составы. Ночью впереди нас идущий эшелон был
разбомблён.
   В нашем вагоне ехали только женщины с детьми. Одна из женщин
с очень красивой маленькой девочкой рассказывала маме, что муж
летчик был на западной границе. С начала войны от него не было
никаких известий. В конце она горестно заметила, что она не знает,
где он, а он не знает, где она. На меня это произвело тягостное
впечатление. Позже уже в другом эшелоне, уходящим в Сибирь,
таких женских историй я слышала много.
   Мы доехали до города Буя, поселились по рекомендованному на-

Буй. Вокзал

Буй. На реке Вексе

шими друзьями адресу на окраине города. 1 сентября я пошла в мес-
тную школу. От папы и тети Вали из Пушкина письма больше не при-
ходили. В день именин моей бабушки и мой я вижу очень ясный сон:
станция Александровская, близ Пушкина, к вокзалу идет измученная
толпа людей, среди которых моя бабушка, тетя Валя и тетя Лида.
Когда через три года мы встретились с тетками в Пушкине, то они
рассказали, что немцы их выгнали из города, они шли пешком колон-
ной до станции Александровская, затем их погрузили в поезд и
увезли в область.
    Отец успел уйти пешком в Ленинград под артобстрелом. Всех
мужчин из Пушкина вывезли на грузовиках в неизвестном направле-
нии, больше от них не было никаких вестей. У наших двух знакомых
забрали сыновей по 16-ти лет, они также пропали без вести.
   Тем временем война подходила к Бую, по ночам начались налеты.
Известно, что эта станция узловая, имевшая стратегическое значение.
Мама вместе с новой знакомой женщиной, бежавшей  с сыном из Мос-
квы, решают срочно уезжать в Сибирь. 18 октября мы выезжаем.
Зима тогда встала рано, выпал снег и квартирная хозяйка помогла
везти вещи до вокзала.
   В нашем вагоне ехали семьи военных, бежали с запада, из Минска
и других городов. Вещей почти ни у кого не было. Дети томились без
игрушек. У меня была небольшая куколка, установили очередность
на игру с ней. Бывали скандалы, когда кто-либо не возвращал куклу
следующему ребенку.
   На больших узловых станциях матери бежали из вагона с котелками
за супом из картошки и овсянки, а также за кипятком. В один из похо-
дов за супом наш вагон остался совсем  без взрослых. Вдруг поезд
пошел, набирая скорость, все дети стали кричать и плакать. Оказа-
лось, что нас просто перевели на другой путь. Матери в ужасе не
обнаружили поезда на своем месте.
   Постепенно пассажиры нашего вагона стали убывать, направляясь
к родственникам и знакомым. Я, мама и тетя Ляля ехали в полную
неизвестность, так как у нас никого не было в Сибири. Города, кото-
рые мы проезжали, сверкали вереницами огней, здесь уже не было
светомаскировки. А мы всё ехали и ехали. Через Уральские горы нас
тянул электровоз, в первый раз я приняла его гудок за трубный звук,
который издают слоны.

Станция Чусовая, Вокзал

Утес на Чусовой

   Становилось холодно, вагон не отапливался, людей осталось мало,
с моей куклой играть было некому. Супов на станциях не было. Мама
выдавала мне крошечные кусочки шоколада, неприкосновенный запас.
Мы долго стояли на станции города Новосибирска, все пути были за-

Вокзальные огни Новосибирска

няты санитарными эшелонами. Стены нашего вагона были покрыты
инеем, в вагоне почти никого кроме нас не осталось. Помню, как
смотрю в окно и вдруг теряю сознание. Температура более 40, мама
кинулась, к стоявшему рядом на путях санитарному поезду, уговорила
придти военного врача. Он поставил диагноз - крупозное воспаление
легких. Кроме того, у меня разлилась желчь.
   Удивительным мужеством обладала моя мама, у неё практически не
было денег, умирал ребенок, обострилась язва у сестры, и мы ехали
неизвестно куда. Но она ни минуты не сомневалась, что я выживу.
В этот момент поезд проезжал в 30 километрах от Барнаула, она
смотрела в окно и увидела густой сосновый бор с огромными соснами.
"Вот сюда я привезу Лизу после больницы" - твердо решила она, это
был лес недалеко от станции Повалиха.

Сосновый бор в Повалихе

   Я на минуту пришла в себя на носилках, стоящих в снегу на открытом
перроне вокзала Барнаула, и опять потеряла сознание. На мое счастье

Барнаул. Вокзал

в больницу накануне прислали сульфидин, дефицитное тогда лекарство,
спасающее от воспаления легких. Тяжелейшая была болезнь, но всё
когда-то кончается. Медицинская сестра вокзального медпункта при-
ютила маму и тетю, пока я находилась в больнице. Через несколько
дней после выписки мы уехали на станцию Повалиха.

Станция Повалиха

  Сельсовет выдал маме ордер на проживание в доме вдовы Сквор-
цовой. Она нам поставила условие, чтобы мы доставали дрова для
печки. Сельсовет разрешил нам спилить одну огромную сосну для
обогрева дома. Кто спилил, как привезли сосну и распили её, я не
помню, так как находилась в забытьи.
   Мама уже работала в яслях воспитательницей в старшей группе.
Появились кое-какие деньги, начали менять те немногие вещи, которые
у нас были, на молоко для тети Ляли. Мне нужно было усиленное пита-
ние после крупозного воспаления легких, но кроме картошки у нас не
было ничего. На небольшие деньги купить было ничего нельзя, нужны
были вещи и вещи...
  Ближе к весне внезапно приехала к нам тетя Антонина с мужем. Они
пережили самую ужасную блокадную зиму 41/42 года в Ленинграде. У
них были и деньги и вещи. Они стали жить с нами в нашей комнате.
Питание улучшилось. Я начала выходить на улицу. На моей обязан-
ности было ходить по домам и просить обменять принесенные вещи
на молоко для больной тети Ляли.
   Стучусь, вхожу в клубах пара в избу, где так тепло по сравнению с
35 градусами снаружи. Сразу же мне, как правило, отказывают, но я
не ухожу, начинаю говорить о том, о сём, о войне и блокаде Ленинграда,
об отце, который находится там, о бабушке, которая оказалась в
оккупации, обрисовываю наше теперешнее положение, больную тетку
и т.д. и т.п. Наконец хозяйка говорит: - "Ну, ладно,что у тебя там за
кофта? Может поллитру и налью... ".
   В доме напротив родились сразу два теленка от одной коровы, я
побежала смотреть. На соломе в боковой комнатке стояли два
очаровательных теленка белые с рыжими пятнами и розовыми носами.
Хозяйка дома очень красивая довольно молодая женщина выходила
замуж за богатого вдовца с большим новым домом. А свой дом сдала
нам, наконец-то мы разместились свободно.

Е.Зверева-Филиппова. Наш дом в Повалихе

    В мае месяце произошло чудо - приехал мой папа. Это было в
день моего рождения. После блокадной зимы его учреждение
эвакуировалось и у него появилась возможность приехать к нам.
Это была радость, это была жизнь, всё переменилось. Хозяйка
дома уступила нам часть огорода, а картофельное поле оставила
за собой. Папа огородил часть лесной опушки и мы стали с ним
вдвоем копать целинную землю, покрытую иголками. Отец
говорил, что выхода нет, надо посадить картошку обязательно,
надо сжать зубы и копать, копать...

Е.Зверева-Филиппова. Сосновый лес вблизи дома

   Летом он устроился на временную работу в детский санаторий
воспитателем. Ему разрешили взять меня с собой. У всех воспитате-
лей там были дети. Туда можно было приехать на поезде, но папа
решил идти со мной через лес. Вышли рано утром на рассвете, птицы
пели, одна кричала ду-ду-ду басом.
  Среди огромных сосен на полянах росла довольно высокая трава, а
в ней крупные бородатые ирисы, лесные орхидеи (по местному "сапож-
ки"), календулы (по местному "огоньки").  Я никогда в наших сосновых
лесах ничего подобного не видела. Наконец, мы пришли на огромную
поляну среди леса. На ней был расположен ряд белых дач, большое
здание столовой. Всё деревянное.

Лес вблизи санатория

   Начались будни в санатории. Питания мне не хватало, маленькие
порции каши, супы в маленьких тарелочках. На полдник - о чудо! -
пирожок или маленькая булочка.
   Дома серьезно заболел дядя Костя. Как выяснилось потом это был
рак желчного пузыря. Я не ела полдники, собирала для него булочки.
Мы с папой опять отправились в длинный путь пешком, чтобы успеть
увидится с ним. Я думала, что он очень обрадуется мои булочкам, но
он лежал, ни на что не реагировал. Он умер вскоре после нашего ухода.
   Близилась осень, мы с папой жили в пристройке к спальному корпусу
для мальчиков. Стены были в одну доску, никакого обогрева. В августе
зарядили дожди, температура упала. Самый жаркий месяц в тех краях
июль. Поспевают созревать большие дыни и огромные тыквы. У сосе-
дей по улице они были чуть ниже 2-х летнего ребенка. Я представляла,
что такую тыкву волшебница превратила в карету для Золушки.
  У меня от холода и недостатка питания по телу пошли огромные
фурункулы. Мазали какой-то мазью, но это не помогало. Единственное
удовольствие было в то время стоять под забором дачи директора
санатория, где его взрослые дети заводили патефон, и слушать хоть
какую-то музыку. Я более года не слышала музыки, радио.
   В сентябре пошла сразу в 3-ий класс, минуя пропущенный
второй. Успешно училась. Неприятности доставляли мальчишки,
которые после занятий, сбившись в ватагу, били девчонок.
Девчонки гурьбой бежали от них, а те догоняли их. Я возмущалась,
уговаривала девчонок давать сдачи, не бежать.
   Однажды, приняла бой, не стала убегать. Высокий мальчишка-
переросток ударил меня, а я в ответ стала бить его. Мальчишки, ра-
достно улюлюкая, образовали круг. Самое для меня обидное было то,
что парень действовал девчоночьим способом: стал грязными лапами
царапать мне лицо. Лица мне стало очень жалко и я, пнув его со всей
мочи ногой в низ живота, убежала. Местные нравы были ужасны. Роди-
тели ругали своих детей матом, мальчишки, если идешь по улице одна,
кричали нецензурные слова, это дети 9-10 лет! Я после общения с
детьми в Пушкине, считала, что попала в ад. Родителям ничего не
говорила, они были и так замотаны на работе, страдали от недоедания.
Ели мы одну картошку, толкли в миске и поливали кипятком.
   Папа работал на местном промкомбинате, где делали лыжи для са-
молетов. Был еще рад мастерских, расположенных в глубинке. В силь-
нейший мороз он садился на лошадь, одевал от ветра маску на лицо,
сделанную из ворота старого свитера и ехал за сотню километров
проверять мастерские. Говорил, что на многие версты не было жилья,
совсем дикие места. Начальство грозило тюрьмой, если план не будет
выполнен.
   На праздники мама должна была готовить выступления детей стар-
шей группы. Музыки никакой не было, был только мамин голос. У меня
была скрипка и мама решила возить меня в Барнаул, чтобы я играла
песенки, польки, а малыши танцевали и пели.
   Однажды приехала мама и сообщила, что одна из её сотрудниц 
отправляется в глубинку  покупать корову, но не за деньги, а на вещи.
Она предложила маме привести корову и нам, но нужны хорошие вещи.
В общем, мы отдали ей всё, что у нас было. Прошло много времени,
мы уже не надеялись увидеть эту женщину живой, а она привела
нам корову, сказала, что та стельная.  Молока она давала только
пол литра. Вот когда она родит, уверяла женщина, тогда и будет
молоко. Мы ничего в коровах не понимали  и с нетерпением
ждали теленка. У коровы теленок так и не появился, она давала
только пол литра молока, а ела как настоящая дойная корова. Но
эти пол литра молока спасали тетю Лялю, и доставалось пол
кружечки мне.
   Летом рано утром я гнала корову в стадо. Вечером мы с ребятами
собирались встречать коров за околицей. Ожидая стадо, мы играли в
"догонялки", потом забирали каждый свою корову и расходились по
домам. 
  У нас были посажены овощи на огороде. Прополка и полив были пору-
чены мне. Картофеля мы посадили на следующий год 18 соток. Участок
дали папе на работе, а также вспахали его. Мы с мамой в сильнейшую
жару сажали картофель. Обуви у меня не было, я из неё выросла. Рас-
каленная земля жгла босые ноги. Мама копала ямки, а  я клала
картошку. Вокруг ни души, речка с ледяной  водой, заросшая
цветущим шиповником, вокруг поют соловьи. Чтобы подбод-
риться, мы с мамой бежали от раскаленного поля к речке, и
кидались в холодную воду. Освеженные опять принимались
за работу. Эту зиму встретили во всеоружии, с овощами и
картошкой. Но не было,  ни капли подсолнечного масла, ни
кусочка сахара, ни мяса и недостаточно - хлеба.
   Началась зима, а валенки у меня совсем сносились. Тогда срезали
голенищи валенок и подшили ими подошвы. Я должна была носить то,
что осталось от валенок. Когда я пришла в класс все дружно стали
смеяться. Пришли даже ребята из соседнего класса. Дело в том, что у
всех жителей поселка были овцы, была шерсть, поэтому все дети
носили добротные валенки.
   Летом в одну из поездок в глубинку отец ехал на телеге.
Проезжая по деревенской улице, сбил большого цыпленка,
быстро положил его на телегу и уехал от скандала. Папа
принес домой этого цыпленка, он ожил, поел, стал ходить
по кухне,  мы обрадовались, что вот у нас будет курочка-
несушка. Но однажды, мы услышали, как курочка, пытается
петь петухом.
   Мы с мамой летом стали ходить далеко от поселка за лесной земля-
никой, которую решили продавать, а деньги копить на кур. Сначала мы
делали маленькие фунтики из газеты, наполняли их ягодами, и я прода-
вала их на станции. Потом мама стала возить ягоды в Барнаул. На вы-
рученные деньги мы купили курочку, потом вторую, а петух у нас уже
подрос и пел по-настоящему.
   Самая тяжелая работа в это лето была на сенокосе. Участок под
покос нам выделили очень далеко от поселка. Каждый раз на участок
долго шли пешком. Вывозили сено на нашей корове. Телега двух-
колесная, упряжь из сыромятной кожи, приходилось по нескольку раз
проделывать длинный путь, чтобы вывезти всё сено.
   За дровами в лес мы с мамой ездили тоже на корове. Однажды мы
собирали сушняк, а корова стояла с телегой, привязанная к дереву.
Когда мы вернулись, нам показалось, что корова удушилась, пытаясь
освободиться от упряжи. На наше счастье мимо проезжал мужчина, он
схватил топор и моментально освободил корову от ремней.
   Осенью как всегда я занималась в школе в третью смену. Ходить в
школу было далеко на противоположный край поселка. Шли туда и
обратно через станцию. Пути были заняты составами. Мы смело лезли
под вагоны, чтобы перейти пути. Один раз, когда лезла под грузовой
состав, раньше времени разогнулась и пробила голову скобой. Было
много крови....
   Поздно вечером при маленькой коптилке с увлечением читала Дюма
"Три мушкетера", Гоголя "Мертвые души", уносилась в другой мир,
прекрасно работало воображение...
   К нам в дом в одну из комнат переехала семья эвакуированных из
Ленинграда. У меня появился приятель Сережа, один из членов этой
семьи. После школы мы вместе гуляли, лазали на крышу нашего дома,
бегали по крыше сарая. Катались сверху сеновала как с горы. Но я
однажды, скатываясь, села на забытые в сене вилы.
   Много каталась на лыжах с большой крутой горы с трамплином.
Лыжных палок не было, креплений тоже. Только один ремень, куда
вставляют ногу.
   Приближалась весна 44 года. Все эвакуированные встрепенулись,
заговорили об отъездах в родные города. Маме мальчика, с которым я
дружила, их папа прислал вызов на отъезд. Счастливая мама Сережи
занималась собой, крутила локоны, надевала красивые платья и заво-
дила патефон - романсы, романсы... Наконец-то я снова услышала
музыку. Но, к сожалению, история с их отъездом окончилась печально.
Хотя папа их и вызвал, но у него за годы войны образовалась другая
семья.
   Наше домашнее хозяйство разрасталось, кроме кур и коровы
появились кролики. Они жили с коровой в одном сарае и в морозы
усаживались корове на спину, она не возражала. 
   В мае я окончила четвертый класс, но заболела тяжело корью. Под
кроватью у меня сидела курица на яйцах. На каждое мое движение она
злобно шипела. Первый вылупившийся долгожданный цыпленок,
пообсохнув, превратился в очаровательного, желтого черноглазого
крошку. Его положили на грудь отдыхавшего после работы папу.
Цыпленок ходил по нему, подошел к лицу и нахально рассматривал.
После выздоровления я кормила и пасла цыплят. Они запутывались
в траве, верещали, я всё время их пересчитывала.
   Мой папа теперь работал в Барнауле в Ленинградском инженерно-
строительном институте преподавателем. В июле институт должен
был возвращаться в Ленинград. Мы лихорадочно стали готовиться к
отъезду. Нужно было продать корову, кур, кроликов, а также реализо-
вать овощи.
   Наконец, настал долгожданный день, когда мы погрузились в
эшелон. Вагоны были пригородные, никаких полок, мы занимали 2
скамейки, между ними положили вещи и спали все четверо вповалку.
Если в Барнаул мы ехали в 41 году 25 суток, то теперь мы доехали до
Ленинграда за 10 суток. 
   После приезда в город нас долго держали на запасных путях около
станции Воздухоплавательный парк. Потом довезли до Витебского
вокзала, там с открытой платформы виден был кусочек Загородного
проспекта и идущий по нему трамвай. Меня охватило такое счастье,
такая радость, что трудно передать словами.  Мы вернулись на
родину, в наш привычный мир!
   Нас поселили в общежитие ЛИСИ, на улице Егорова. Мы привезли
с собой крольчиху, папа надеялся, что в Пушкине разведем кроликов.
Но оказалось, что въезд в Пушкин - только по пропускам. На моей
обязанности было собирать корм для крольчихи. Тете Ляле делалось
всё хуже, она слабела, мы решили расстаться  с крольчихой.
   Мне очень хотелось в Пушкин, на родину. Случайно встретили на
улице нашу знакомую, бывшую до войны председателем исполкома
города Пушкина, Зырянову Розу Ильиничну. Она вызвалась отвезти
меня в Пушкин, выдав за свою дочь. И вот я  в вагоне, еду в свой
родной город, об этом я мечтала все годы эвакуации. Вдоль насыпи
тянутся немецкие землянки без крыш, стены оклеены обоями, даже
висят какие-то картинки, ведь немцы жили здесь с 41 по 44 годы.
   Наконец, Пушкин... Я ищу глазами вокзал, навес над платформой,
ничего нет! Полуразрушенный остов от вокзального здания, вокруг
пустыня, нет домов на привокзальной площади, нет домов на улице,
идущей от вокзала в город. Дубы, обрамлявшие эту улицу, все со
срезанными вершинами. Очень хочу увидеть дом, в котором мы
жили до войны!
   Когда мы уезжали в эвакуацию и уходили из дома через сад, я
очень плакала, так как в душе твердо знала, что покидаю этот дом
навсегда. Родители очень удивились моему отчаянию, говорили, что
это временно, что мы скоро вернемся. Теперь же наш дом стоял
одиноко, все дома вокруг сгорели. Почему он уцелел - непонятно. У
него не было ни полов, ни  рам, ни дверей. На грязном земляном полу
валялись наши испорченные фотографии и обрывки страниц книг
"История русского искусства" И. Грабаря.
   Я поселилась у бабушки и теток на Московской улице в маленькой
комнатке. Окна были забиты фанерой, оставлены только крошечные
отверстия, куда были вставлены осколки стекла. Бабушка меня не
узнала, у нее было неподвижное лицо, говорить она не могла. Но
кричать на теток, своих дочерей, очень даже умела. Я спала на
соломенном тюфяке, как и в эвакуации никакого белья не было. Моя
тетя, Валентина Францевна, устроилась преподавателем немецкого
языка в дневной и вечерней школах. Её сестра Лидия Францевна
работала в детском саду воспитателем.
   У нас практически постоянно находилась мать Алека Яниса, которая
демобилизовалась в чине майора медицинской службы и хлопотала о
 возвращении своей жилплощади. Алек всё ещё жил у родственников в
Тихвине. Мы часто ходили с мамой Алека в парк. К началу учебного
года он должен был вернуться в Пушкин. Его приезда я ждала с
нетерпением.
   Город стоял в руинах. Почти все каменные дома сгорели, выгорела
вся Магазейная улица,  там когда-то были такие очаровательные
старинные  деревянные особнячки с большими балконами из цветных
стекол. Сгорел наш кинотеатр. В оставшихся домах не было ни воды,
ни канализации, ни отопления. Повезло тем, у кого были в домах печи.

Екатерининский дворец в руинах

Руины Федоровского городка

Я ходила довольно далеко к колонке за водой. Помойные ведра и
другие отходы все жильцы нашего дома носили в развалины во дворе.
На продовольственные талоны выдавали только хлеб. Вдруг, однажды
на сахарные талоны выдали слипшиеся соевые конфеты. Тетя Лида,
изголодавшаяся по сладкому, съела все наши порции.

Е.Зверева-Филиппова. 

Е.Зверева-Филиппова. Федоровский городок,1953 г

Полуразрушенная Белая башня, 1946 г











   Настал торжественный день, к нам должен был придти, вернувшийся
из эвакуации Алек. Я ходила за водой, он пришел без меня. Открыв
дверь, я в недоумении остановилась. У окна сидел незнакомый юноша
весь в прыщах и с очень длинным носом. Он смущенно хмуро поздоро-
вался и замолчал. Это для меня был шок. Где хорошенький Алек с
красивым носиком, с большими зелеными глазами и озорной улыбкой. 
Он сидел и молчал, я пыталась что-то рассказывать про Сибирь -
никакой реакции. Через несколько минут приехала из Ленинграда моя
мама и сообщила, что тетя Ляля умерла. Мама стала плакать,
убиваться, Алек молча, встал и ушёл.
   Начался учебный год. Наша школа была в Софии. Впервые
у меня было несколько учителей, по каждому предмету. Очень
строгая математичка, она же и классный руководитель.
"Опустились нишше нишшого" - гремела она басом с
украинским акцентом. Мы боялись, выполняли всё как можно
лучше. Сидела я с Инной дочкой Розы Ильиничны, которая
стала директором этой школы. Кормили нас обедом в школьной
столовой, за который вырезали  из наших карточек талоны на
многие продукты. Меню всегда одно и то же: щи из плохой
капусты, гуляш, состоящий из одной подливки с мукой. Я
приходила домой голодная и садилась делать уроки.
   Благодаря гнилому климату по сравнению с сибирским у
меня начались сплошные бронхиты и простуды, чего никогда
не было в Сибири при 35-градусных морозах.  Я ходила в
пальтишке, из которого выросла. Руки торчали из рукавов
почти по локоть.
   Самым большим удовольствием для меня было чтение.
После приготовления уроков я с упоением поглащала книги:
бабушка с тетей Лидой спят, тетя Валя на занятиях в вечерней
школе до 12 часов ночи.
   Из эвакуации мы привезли много кофе в зеленых зернах.
В Барнауле население его практически не покупало. Тетя
Лида обжаривала зерна в обыкновенной печке. Как мололи,
не помню, но этот кофе поддерживал тетю Валю, давал её
возможность преподавать по 12 часов. Я тоже подкреплялась
кофе, придя из школы.
  Моя мама, работавшая к тому времени в Доме культуры
города Пушкина преподавателем музыки и пения, создала в
нашей школе хор и танцевальный коллектив. В новый год в
холодном здании ДК наша школа дала целый концерт.
Участники концерта исполняли песни и танцы народов
союзных республик.
  Я с девочками из нашего класса танцевала гопак. В эту
же зиму я решила сама научиться игре на фортепьяно. Мне
было очень грустно без музыки. Скрипку пришлось продать.
После занятий в школе я шла в дом культуры, вахтерша меня
пропускала. Входила в темный холодных зал, где на эстраде
стоял рояль. При свече по нотам играла этюды, позже пьески.
Вначале разогревала руки на гаммах. В день приезда мамы
сдавала ей зачет по проделанной работе. Мама вместе с папой
приезжали в Пушкин два раза в неделю.
   Родителям в жилплощади в Пушкине отказали, но предложили взять
часть какого-либо дома, отремонтировать её за свой счёт, а затем
передать эту жилплощадь в домоуправление. Наша семья, директор 
и бухгалтер ДК взялись восстанавливать деревянный дом, который
стоял без крыши, полов, рам, дверей и печей. Все деньги от зарплат
родителей, а также средства от оформительской работы отца по ночам,
шли на восстановление дома.  Родители ели только рыбий концентрат,
заваренный кипятком.
   Война близилась к концу.  Весной 1945 года, когда стаял снег, мы с
Инной бродили по парку. Однажды, зайдя в кустарник, я увидела сапог
с торчащей из неё костью. Больше мы по кустам не ходили.
   8 мая 1945 года был теплый погожий день. Учитель рисования вывел
нас на школьный двор и дал задание нарисовать нашу школу. Мы при-
ступили к работе. Вдруг, женщина, проходившая мимо, закричала
нам: - "Что вы тут сидите, война окончилась!". Учитель отпустил нас
всех по домам. На улице из громкоговорителя несся только стук
метронома. Только на другое утро мы узнали, что окончилась война.
Был пасмурный довольно холодный день, шел дождь. Люди собрались
в центре Пушкина, у сгоревшего кинотеатра, образовались колонны, 
выступали ораторы, а все мы пошли вдоль парка, под лицейскую арку и
далее по Дворцовой и Пушкинской улицам. Наша школьная колонна
кричала: - "Ура", пела песни, впереди играл оркестр.